Неточные совпадения
— Как живешь-можешь, поп? — спрашивала воеводша. — Отгащивать к тебе
приехала… Давно ли ты у нас был
в Усторожье, а теперь мы с воеводой наклались
в обитель съездить.
Эта отчужденность с особенной яркостью почувствовалась им, когда
в странноприимнице поселился какой-то купец, здоровый и молодой на вид, что называется — кровь с молоком. Вся
обитель точно встрепенулась, потому что, видимо,
приехал свой человек, родной. Он говорил громко, ходил решительными шагами и называл всех иноков по именам.
Приезжал к нам
в обитель года два назад один старичок и навел сомнение.
В качестве своего человека
в обители, Половецкий уходил на скотный двор к брату Павлину, чтобы освободить свою комнату для
приезжих богомольцев.
— Это не у нас, а
в женской Зачатиевской
обители действительно был такой случай. Там игуменьей лет тридцать состояла княжиха… Она прямо с балу
приехала в монастырь, как была, во всей бальной одеже. Ее на балу жених обидел, ну, она не стерпела и сейчас
в монастырь. Ндравная, сказывают, была, строгая. Померши уж теперь лет с десять…
Осень выдалась суше и холоднее обыкновенного, так что не было даже осеннего водополья, и между
обителью и Бобыльском сообщение не прерывалось. Лист на деревьях опал, трава пожелтела, вода
в озере сделалась темной.
В обители веселья не полагалось вообще, но сейчас воцарилось что-то унылое и безнадежное. Братия отсиживалась по своим кельям.
Приезжих было мало. Брат Ираклий чувствовал себя особенно скверно и успел перессориться со всеми, так что даже игумен счел нужным сделать ему серьезное впушение.
— А кто его знает? С подаянием, должно быть.
В Оленево к нам еще на шестой неделе
приехал… А бывал не у всех, у нас
в Анфисиной да у матушки Фелицаты… По другим
обителям ни ногой.
— А вот я тебя за такие слова на поклоны поставлю, — вскричала мать Виринея, — да недели две, опричь черствой корки, ты у меня
в келарне ничего не увидишь!.. Во святой
обители про идольские басни говорить!.. А!.. Вот постой ты у меня, непутная, погоди, дай только матушке Манефе
приехать… Посидишь у меня
в темном чулане, посидишь!.. Все скажу, все.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай:
приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол,
в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на лето к нам
в обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
— За себя нимало не опасаюсь я, — молвила спокойно Манефа. — Мало ль кто ко мне наезжает
в обитель — всему начальству известно, что у меня всегда большой съезд живет. Имею отвод, по торговому, мол, делу
приезжают. Не даром же плачу гильдию. И бумаги такие есть у меня, доверенности от купцов разных городов… Коснулись бы тебя — ответ у нас готов:
приезжал, дескать, из Москвы от Мартыновых по торговле красным товаром. И документы показала бы.
Обе дочери и Груня были на ту пору
в Осиповке; из
обители, куда
в ученье были отданы, они гостить
приезжали…
Вечером,
в то самое время, как Василий Борисыч с Парашей хоронились у Феклиста Митрича от Манефы,
в Осиповку
приехала Аксинья Захаровна с Груней да с кумом Иваном Григорьичем. Они ее провожали. Аксинья Захаровна утомилась от поездок и просила Груню съездить на другой день
в Комаров за Парашей. Вздумала Груня ехать за богоданной сестрицей
в маленькой тележке Ивана Григорьича, оттого с вечера Аксинья Захаровна и послала на телеге
в Манефину
обитель старика Пантелея привезти оттоль пожитки Парашины.
— Э, полноте, матушка, — ответила Марья Гавриловна. — Разве за тем я
в обитель приехала, чтоб по гостям на пиры разъезжать? Спокой мне нужен, тихая жизнь… Простите, матушка, — прибавила она, поклонясь игуменье и намереваясь идти домой.
Приехал другой врач и остался
в обители, к немалому соблазну келейниц, считавших леченье делом Господу неугодным, а для принявших иночество даже греховным.
— Матушка Манефа ни
в какие дела теперь не вступает, все дела по
обителям мне препоручила, — сказала мать Филагрия. — Теперь она здесь,
в Комарове,
приехала сюда на короткое время, а живет больше
в городе,
в тех кельях, что накупила на случай выгонки. Целая
обитель у нее там, а я здешними делами заправляю, насколько подает Господь силы и крепости. Отдайте мне, это все одно и то же. И прежде ведь матушка Манефа принимала, а расписки всем я писала. Ермолаю Васильичу рука моя известна.
— Дела, матушка, дела подошли такие, что никак было невозможно по скорости опять к вам
приехать, — сказал Петр Степаныч. — Ездил
в Москву, ездил
в Питер, у Макарья без малого две недели жил… А не остановился я у вас для того, чтобы на вас же лишней беды не накликать. Ну как наедет тот генерал из Питера да найдет меня у вас?.. Пойдут спросы да расспросы, кто, да откуда, да зачем
в женской
обители проживаешь… И вам бы из-за меня неприятность вышла… Потому и пристал
в сиротском дому.
— Прощайте, Семен Петрович, — сказала ему она. — Ермолаю Васильичу и всем домашним его поклонитесь от меня и ото всей нашей
обители. Скажите им, что мы всегдашние их молитвенники. А ответ сегодня же вам пришлю. Только насчет будущего времени, прошу я вас, у матери Таисеи и ни
в какой другой
обители не останавливайтесь, а случится
приехать в наш скит, взъезжайте к Ермилу Матвеичу, иконнику. Строго об этом накажу и матери Таисее и прочим игуменьям. Прощайте, Семен Петрович, всякого вам благополучия.
— Хоша бы насчет племянненки — конечно, не жила она
в обители, погостить лишь на краткое время
приехала, и выкрали ее не из кельи, а на гулянке, опять же и всю эту самокрутку сам родитель для дурацкой, прости Господи, потехи своей состряпал…